Лица, реакции, как и персоны тех, кто тут находились, Саске не интересовали. К ним у них заочное презрение и неприязнь, если бы это, конечно. имело хоть какой-то смысл. И само по себе нахождение в этом месте, как и прежних местах, среди нелицеприятных сомнительных элементов — это всё было исключительно мера необходимости; нужда, потребность, этап для накопления ненависти и презрения к одному-единственному человеку. Тому, из-за которого всё и затевалось, из-за которого Саске из раза в раз наступал на свои принципа, предпочтения и личность; из-за того, кто теперь присутствовал в этом зале. Среди тех, кто далёк от любого понимания причастия, общинности, поиска смысла или принципов. Не сказать, что из слишком много у Саске, но всё-таки он не один из Акацки. Всё-таки он, всё-таки он...

Нет, никуда и ни на кого не кинулся. Саске вырос из этого. К тому же, они уже встречались прежде, и уже тогда младший держал себя в руках, имея достаточно хладнокровия и теперь умея его направлять; с той встречи прошли месяцы, он умеет это лучше прежнего. Тем более сейчас, справедливости ради, Саске не очень знал и понимал, что бы хотел сделать Итачи и как в целом относился... да ко всему.

В голове всплыла странная встреча с Мадарой, взявшего имя "Тоби". Странный разговор. Комок недобитого внутреннего мира, не догоревший пепел, что как-то странно отреагировать на слова. Захотелось убить то ли Мадару, чтобы после убить Итачи, то ли себя — можно до того, как прикончит брата. Поверить оказалось трудно — до сих пор не верил, если честно, — но ублюдочный — хах, разумеется — родственник, такая же мразь, как и Итачи, оказался наглядно убедительным. На языке силе и, самую малость, фактов, что заставили пыл юноши если не поумериться, то хотя бы вернуться восвояси, дабы дальше пожирать его изнутри.

Хотел ли он убить Итачи до сих пор? Да, непременно. Саске убеждал себя в этом как ни в чём более, имея слишком много усталости и ненависти да слишком мало прочего, вне заданной братом и принятой им самим много лет назад цели. Наверное, Саске согласился на всю эту авантюру только для того, чтобы убедиться в том, что прав. И завершить начатое, ведь быть в логове Акацки — это даже лучше; не придётся искать и следовать по следам, как было прежде, когда покинул логово Орочимару.

А ещё Саске нравилась — и крайне удовлетворяла — мысль о том, что это всё — не то, как Итачи задумал. Что всё пойдёт не по его плану. Потому что Саске так решил. Ублюдок когда-то решил, что имеет право решать, достоин ли младший смерти; да, он и был, в общем-то, никто более. Однако теперь Саске сам решал, как распоряжаться итогом, что с этим делать и как добраться до "приди ко мне". Ещё и без глаз, как у Итачи. Вот только если из-за этого он — снова, как всегда — будет Саске обесценивать, то допустит ошибку. И теперь с ней так просто не разобраться.

Атмосфера в без того безрадостной пещере стала ещё холоднее, а в воздухе физически ощущалось напряжение, даже несмотря на то, что несколько членов Акацки (со странными глазами, к примеру) были голограммами. Внимание всех этих асоциальных элементов — всякое, разное — приковано к нему и Итачи; они знают про братьев, разумеется. Вот только Саске плевать. Он здесь неизменно ради одного человека, одного вопроса и из общего, погребённого и почившего прошлого.

— ... Теперь у нас на одного Учиха больше, у-у-у, я что, один это чувствую? У-у-у, уже страшно! — зачем Мадара продолжал притворяться — без понятия. Саске полагал, что скоро тот откажется от дебильной роли шута. Впрочем, ему плевать. И на мотивы этого человека, и на его поведение. Саске вообще ничто не интересовало кроме собственной точки в истории с одним-единственным человеком. Свою роль он сыграет и-или цену заплатит, участие примет, вообще без разницы — это лишь повод для ненависти, стараний и отказа от возможности что проиграть, что ступить назад.

"Мадара не мог говорить правду. Итачи сделал бы то, что сделал, в любом случае. Только тот факт, что остался я..."

— ..., — новый член Акацки не сказал ничего ни после Пейна, что лидер, оказывается, формальный и про Саске всем сообщил, ни после "Тоби", ни после комментариев остальных, включая совсем юного смазливого члена и зубастого отступника, более походившего на акулу. Какая шайка, таков и контингент. Начинал с компании Орочимару, и катился, видимо, всё дальше. А всё из-за Итачи. В которого взгляд чёрных, не читаемых глаз тяжело уставился, не отводя его ни на секунду и не стесняясь этого совершенно.

А Саске почти триумфовал. Потому что несмотря на боль, обиду, ненависть, презрение, раздражение, усталость и растерянность, он непременно застал Итачи врасплох. Что-то пошло не по плану, Саске что-то сделал не так, как велено, и старший брат никак не смог повлиять на это, даже предвидеть. События развернулись иначе, и на этот раз Итачи придётся подстраиваться; на этот раз Саске сам принял решение, неизменно обладая сраной жизнью, так решительно и не заботливо всученной старшим ему много лет назад. И это удовлетворение было очень странным, тёмным, детским и зрелым одновременно. Оно пройдёт быстро, конечно же, но непременно стоило свеч.

Более того: Итачи впервые в жизни оказался предсказуем. Просто потому, что последовал единственно неизменному своему паттерну поведения — ушёл. Каждый раз, когда не имел желания, ответа или чего-то ещё — он уходил. На миссии, к отцу, к себе в комнату, за хлебом, во тьму — значения не имело. Вот и сейчас: оказавшись застатым врасплох, ублюдок сразу же предпочёл ретироваться. Разумеется без объяснений, ответов, без единого слова; разумеется, делая вид, что Саске здесь нет. Вот только младший знал, что такая реакция вызвана его и только его поведением, потому что брат его сидел и знал, что... Что это знал и Саске. Парадокс, хах.

Всё равно больно, обидно и обжигало. Но иначе быть не могло. Иначе и не полагалось. Иначе ненависть не продолжала бы зреть и питаться, а младший Учиха вовсе не спешил верить чужим словам. В конце-то концов, Мадара, сколь великим предком бы не являлся, участвовал в геноциде, быть может даже заляпав руки в клановой крови куда сильнее Итачи, на тот момент исключительно талантливого, но всё-таки очень юного и привязанного так или иначе шиноби. А значит, Саске знал: убить стоило не только брата, но и Мадару. С учётом же той информации, что предок пытался вложить в голову младшему... Здесь и наступала путаница, здесь же Саске  переставал понимать сои мысли, трактовки и дальнейшие планы. Именно из-за этого он супротив всякой логики и прежних устремлений оказался здесь. Неизменно из-за Итачи. Словно бы какой-то частью себя зацепился за возможность хоть какого-то объяснения, если не оправдания, чужого поступка, и хотел ни то в этом убедиться, ни то заставить себя с концам поверить, что ублюдок должен быть мёртв. Очень сложно.

А Саске почти триумфовал. Хотя бы что-то ему тут знакомо и понятно, хотя бы что-то неизменно.
Нет, сейчас он не станет преследовать Итачи, не станет задавать вопросы. Отчасти потому, что их слишком много, и что именно важно спросить, что хочет услышать — сам не знал толком. Саске нужно какое-то время понаблюдать, определиться, соизмерить, в конце-то концов, оценить собственные шансы, а заодно и этого "клоуна", дабы делать выводы. И тогда, когда убедится, он задаст вопросы. Тогда Итачи не уйти, не отвернуться. Саске стал достаточно сильным и настойчивым, чтобы не позволить ему сделать это так просто, когда Саске сие будет нужно. Не сейчас.
А что там дальше происходило на этом собрании, что там говорили — ему плевать. Он помнил свою часть уговора и отлынивать не собирался. Остальное его не касалось. Нравиться ему не должно; ненависть обязана скапливаться, потому так даже лучше. Поводы продолжали находиться.
-----
Прошло уже около двух недель, а они так и не поговорили. Даже толком не пересекались, взаимно игнорируя друг друга. При этом Саске мог поклясться, что знал — Итачи смотрит; помнил это ощущение из прошлого, никогда не забывая. И это же мог ощущать и Итачи, ибо ни за кем, коме него (самую малость — Тоби-Мадары) младший не смотрел также.

Хотя идеология Пейна, если честно, Саске заинтересовала. Там имелись свои недочеты и тупик в конечном счёте, но юноша понимал философию, понимал ей азы, понимал, о чём говорил Пейн и к чему стремился. Ему если честно даже подумалось пару раз, что возьмись он, Учиха Саске, строить мир или государство, то пришёл бы к похожему подходу философии. В этом имелся смысл. В этом имелась боль. В этом не имелось никакой лжи. В том имелось только то, чем являлся мир; то, через что прошёл сам Саске. Интересное сборище. Порождало вопросы и сторонние наблюдения. Просто Саске не для того здесь; его цель неизменно отличная, хоть и размытая теперь, заставляя терять время и искать.

А потом бестолковые "миссии" организации, что, тем не менее, в Конохе выпали бы на достаточно высокие классы, сделали своё дело, ни то подтасовав, ни то плюнув в лицо. Или то был Мадара; что, впрочем, ожидаемо: Саске давно понял, что это тот ещё ублюдок со своими играми, потому в ситуацию вмешается и чего ему надо провернуть попытается. Младший разве что пока не решил, насколько его это волновало. Должно было, по крайней мере, с учётом участия того в геноциде. В остальном — плевать.

— ...

"Если один Учиха наконец откинется, то второй окажется на подхвате и завершит задание?" — подумалось ему кисло, когда глаза натолкнулись на фигуру брата. Иного объяснения — вне планов и игр самого ублюдка "клоуна" — такой странной комбинации не имелось. Акацки ходили парами, и в каждой из них соблюдён своё баланс, что подразумевало стратегию, фронт и так далее. Два Учиха — это как, собственно? Впрочем, плевать. Саске нужна была такая возможность, и она наконец предоставилась. Возможно, в этот раз он Итачи и прикончит, более не в состоянии внутренне метаться непонятно отчего и о чём.

"Посмотри на меня."
Взгляд прямой.
Взращенный их кровью и ненавистью.

— Тебе конечно же плевать, но в этот раз игнорировать меня не получится. Ты либо стоишь в стороне и не мешаешь, либо мы пытаемся действовать как команда, — выдать это оказалось куда проще, чем Саске казалось. Оно даже прозвучало с крупицами наглости и теми сами чертами, что обычно приписывали как Саске, так и Учиха в целом. Вот только внутри это оказалось именно так невыносимо, как он и предполагал. Со скрипом, треском и омерзением; и чёртовым трепетом, что даже в своей пропитанной ненавистью форме не позволял просто брать и игнорировать присутствие ублюдка. Но это нормально, разумеется: он всю жизнь направил и посвятил одному лишь человеку, на что, как не его, реагировать?

Но Саске вырос. И научился быть не только прямым, но и имитировать завязку техничных диалогов по делу. Что было для Итачи шансом; который тому непременно стоит проигнорировать. Это же Итачи. Ублюдок же. Саске не просто так ненавидел, скормив себя этому чувству без остатка.