Когда точка кипения достигает своего максимума и, не угасая, погружается во тьму, готовясь взорваться в ту же секунду, то загорается новая… одна за другой, скрываясь за бурлящей тьмой и назойливо мигая в ее глубинах, выжидая момента, когда можно будет перейти ту грань, которая ограничена лишь молчаливым кипением. Одна за другой, как переполняющие чашу капли, и без того наполненную до краев, облизанных липкой, темной жижей.
Но что будет после? После предела?...

Ограниченные и одержимые; наивные глупцы, скованные цепями.

Отношения с кланом, точно ходьба по гвоздям: можно найти баланс, но так же быстро можно его потерять. Вот только, казалось бы, каков в этом толк? В чем смысл? Ты ведь и дальше стоишь на гвоздях, которые не обратятся ромашковым полем. Кажется, будто с каждым шагом становится только больнее и непонятно, то ли гвозди стали острее, то ли нечто сильнее давит на плечи, не обращая никакого внимания на их хруст.

— Я уже думал, что могу не успеть к началу, — будто из тени шепчущей на ветру листвы, он опускается перед братом на землю, казалось, не подняв и пылинки в воздух,— а ты будто и вовсе не торопишься, — он щелкает брата по лбу, буквально останавливая того на ходу, неминуемо ловя на себе взгляды на секунду притихшей у ворот академии ребятни.   

Он только вернулся с миссии, минуя дом стороной; минуя стороной то, что давило и кололо стопы своим острием. Вчерашний разговор с отцом, казалось, был направлен в пустоту и вместо того, чтобы просто быть рядом с Саске, сегодня, он нашел нечто куда более "значимое", что на фоне прочего, очередной мигающей точкой, опустилось в густую, бурлящую темноту, заставив Учиха сжать зубы; вновь, в очередной раз, но уже с шипением. Если же не нашлось времени у отца — оно найдется у Итачи. В конце концов, ведь не каждый день Саске поступает в академию, делая шаг к чему-то новому; действительно важный шаг. Показательно, назло или причина кроется совершенно в ином? Так оно или иначе, но он все таки здесь, сейчас, а не там где "должен" быть, лишь потому, что кому-то это угодно.

— Ну и долго же ты…

Учиха терпеливо ждал, когда на горизонте появится знакомая, детская фигура, вместе с тем наблюдая за тем, как родные отдают своих чад в академию, воспоминания о которой у Итачи отзывались скукой.  Оставаясь одним из лучших, он часто прогуливал занятия, предпочитая тратить больше времени на тренировки, а не на кажущиеся такими очевидными, а от того и совершенно бессмысленные для него, вещи. Он не сковывал себя стенами академии, а двигался дальше, и уже через год получил звание генина, став гордостью клана, в первую очередь отца и учителей, которые обучали его.

Как оно будет у Саске?

Итачи уже успел выпуститься из академии, потерять "друга" на миссии и присоединился к АНБУ, став послушной тенью Конохи, а путь Саске... он лишь начинается и к чему приведет его дорога, пока неизвестно, но... Сколько бы он не видел в нем ребенка, рано или поздно ему придется признать, что все меняется, вопрос лишь в том, в какую сторону и к чему приведут грядущие перемены. Какими они будут для него?... Вне клана Учиха? С кланом? Что будет завтра и наступит ли оно для них? Все стало слишком размытым в какой-то момент и скрывая за улыбкой вьюгу собственных мыслей, он продолжал смотреть на брата, свысока, как-то совершенно по-особенному, как могут только Учиха.

— А ты как думаешь? — ладонь тяжело опускается на взъерошенную макушку, внося и свои коррективы. Если же Итачи уходит от ответа, то вправе ли его кто-то в этом винить? Всего пару часов назад, эта рука сжимала оружие, с которого каплями стекала чужая кровь, а теперь же, ладонь щекочут мягкие детские волосы и сияющие, точно лампочки глаза, уставились на него. — Или ты и хотел пойти один? — в выражении его лица почти ничего не изменилось, разве что некое блеклое подобие улыбки исчезло с него, а вместе с тем и взгляд будто бы стал чуточку холоднее.

Знал ведь — брат будет рад его видеть. Но как и любой, гордый птенец, тот взъерошил свои перышки, неумело показывая зачатки характера; это ведь даже забавно.
С первых дней его жизни, Итачи наблюдал за тем, как кричащий сверток превращается в нечто более разумное. Он задавался вопросом жизни и смерти, наблюдая за тем, как растет его брат. Он привязался к нему. Слишком? И эта привязанность вылилась в некую нездоровую — если можно выразиться — любовь, которой сопутствовала такая же нездоровая забота "о". Но был ли он для него на первом месте? Смог бы он пожертвовать младшим ради своих интересов или сделал бы против его воли за дымкой их частью? Даже когда Саске улыбался ему? Даже если смотрел на него так, будто Итачи его "все"?  Даже когда детская наивность отзывалась неким замешательством?

Учиха отвел взгляд в сторону, уставившись куда-то вдаль, все также держа ладонь на макушке брата. Он будто смотрел в пустоту, не фокусируя взгляд вовсе. Будто он не принадлежал этому миру, но был вынужден, в наказание, существовать в нем. Он всегда казался странным — так говорили о нем, "белая ворона" — но если раньше это принималось за своего рода норму, то сейчас об этом заговорили уже в ином ключе. Сколько бы длинные языки не трепали его Имя за его спиной — он не глухой. Да и глупым назвать его язык едва ли повернется. Его сложно понять, даже пробравшись в сознание под самую корку — снизу все равно будут стучать, как глубоко не рой; мало докопать до дна, еще предстоит пройти целый лабиринт, усеянный ловушками. А было ли время, когда все казалось гораздо проще, чем сейчас?

Ребятня у ворот постепенно начала стягиваться во внутренний дворик, и лишь пара мальчишек у входа сверлили братьев взглядом — они пришли одни. Нет, во взгляде их читался не интерес, а презрение, которое так знакомо Итачи не понаслышке. Сколько  раз он встречался с этим взглядом?  Когда учился в академии, когда выпустился, когда присоединился к анбу и чаще на собраниях клана; слишком часто. Он не спутает его ни с чем другим. Если презирают, значит на то есть причина, даже если изначально ее не было вовсе; да и причина порой окажется ничтожной глупостью, рожденной лишь потому, что стадный инстинкт, так или иначе, человеку присущ. Вопрос, что рождает скрытое за этим взглядом?

Итачи убирает руку с макушки Саске и протягивает ему ладонь, кивком указывая в сторону ворот.

Действительно, он не должен был приходить – он пришел. И если так подумать, то взгляд Саске и его улыбка стоили того, пусть и видел их Итачи сквозь призму собственного эгоизма.

—Как на счет того, чтобы немного прогуляться? – держа брата за руку, Итачи двинул в сторону ворот, подстраиваясь под шаг младшего так, чтобы тому не приходилось бежать за ним, – после, я собирался на тренировочное поле. Можешь пойти со мной, если захочешь.

Дети выстроились в ряды, один за другим и терпеливо ждали, когда выйдет третий и зачитает однотипную речь в тексте которой, видимо, почти  ничего не менялось со времен основания [лишь манера и подача]. Как правило, после длинной, помпезной речи, их знакомили с учителями, водили по коридорам академии, показывали классы и раздавали расписание; после отпускали по домам, готовиться к занятиям, начало которых было назначено уже на следующий день.

Итачи помнил, как шел по коридору академии вместе с отцом, испытывая при этом своего рода гордость за то, что именно он его отец  и за свой герб, который красовался на их одежде. Тоже испытывал, когда отец стоял за его спиной, в момент когда звучала все та же напутственная речь. Когда шел по кварталу, торопясь к началу, ловя на себе любопытные взгляды и кивая на вопросы, которые задавались сквозь него отцу. Испытывает ли Саске что-то схожее с тем, что испытывал Итачи тогда?

Он отпускает детскую ладонь и слегка подталкивает брата за плечи вперед, чтобы тот занял свое место, а сам же стал — случайно ли так сложилось — на место, на котором когда-то стоял его отец...

И все же...

Церемония прошла мимо его ушей — мысли заняты совершенно другим. Звуки теряются в шумящей на теплом ветру листве и без следа исчезают в пышных кронах деревьев. Люди, будто бесцветные тени; силуэт брата, единственный четкий, одиноко стоящий среди них. Ладонь будто хранит тепло его руки и пальцы невольно сжимаются в кулак, а вместе с тем и груз за его плечами будто материализовался, став еще тяжелее чем прежде. Все ли можно списать на усталость? Окажись оно все так просто! Мысль о том, чем он может пожертвовать ради собственной цели, назойливым огоньком продолжала мелькать в его голове; а ведь понадобилась лишь секунда, чтобы задуматься раз. И пусть все останется как прежде, но "как прежде" стремительно разрасталось, превращаясь в гниющую дыру, не оставляя и намека на обратное.

Пока третий не закончил свою речь, Итачи сверлил пустым взглядом спину брата, погруженный во тьму собственных мыслей. Вскоре и тени стали осязаемы; реальные люди, живые, со своими целями, надеждами и мечтами. Раздражал чуть ли не каждый чужой вдох, пусть внешне это никак не выражалось. О чем думает третий, когда так или иначе, взгляд его падает на Саске? О чем думает третий, когда их с Итачи взгляды пересекаются? Ведь в готовом сценарии Данзо, Учиха остались лишь призраками Листа, скрытые холодной серостью могильных плит. А с другой стороны клан, внутри которого из искры разгорается настоящий пожар, который оближет своими языками все, к чему прикоснется, стоит ему лишь вырваться на свободу. Третий знал об этом, тянул время, во имя "благой цели", вместе с тем оставляя и напряжение, играя на натянутой струне, которую и без него дергают сальными пальцами со всех сторон. Паршивое чувство. Но куда не глянь , оно везде паршиво. Кого волнует, какой свою реальность видит сам Итачи? Отца, Данзо, Третьего? Шисуи?... Шисуи?